Я почувствовал, что осознание приближающегося неминуемого конца ослабило сопротивление ужасных мышц шеи льва, в то время как в мои мускулы будто влились новые силы и они нажали еще сильнее. Одновременно я заметил, что близок к оргазму. Я не помню в какой именно момент мой член затвердел, а тестикулы напряглись, готовые к семяизвержению. Но мой пенис, зажатый между моим животом и спиной льва, вдруг задрожал от напряжения, а затем стал судорожно содрогаться в конвульсиях.
И точно в это мгновение затылок животного уступил, и я услышал хруст шейных позвонков. Мое семя густой вязкой жидкостью потекло на его шкуру и мой живот. Лев издал низкое протяжное рычание, изгоняя последний воздух из своих легких. Тело его вздрогнуло от последней судороги, и он, в свою очередь, выбросил густую обильную струю спермы. Я с трудом выбрался из-под его огромного массивного тела и, шатаясь, поднялся на ноги. Найдя немного львиной спермы в пыли, я поднял и проглотил ее. Мой биограф постеснялся описать в своей книге этот древний обычай обезьян. Вызван он древним поверием, что тот, кто проглотит семя льва, будет иметь такую же сексуальную силу, как и он. Я тоже так думаю. Мое европейское образование не убедило меня в обратном. Впрочем, мне вообще очень нравится вкус и запах, исходящий от этих огромных кошек. Практически нет ничего более африканского, чем сперма льва. Сперма льва – это вся Африка. Тот, кто хочет проникнуть в саму душу этого древнейшего континента, просто обязан попробовать сперму льва!
Когда я одерживаю победу над очередной жертвой, я не миную обычая всех человекообразных, вошедшего в мою плоть вместе с их молоком: гордо выпрямившись, поставить ногу на труп животного или врага и издать громкий победный крик. Но в этот раз триумфальный крик так и остался в моей груди: меня истощил оргазм и, к тому же, я не забывал, что нахожусь на мушке у стрелка высочайшего класса.
Глава VIII
Пуля выщербила лезвие моего ножа прямо у самой гарды. Удар изогнул его, но им еще можно было пользоваться. Но я не выбросил бы его, даже если бы он был уже вне употребления. Я не очень сентиментальный человек, но мысль отделаться от него была не по мне. Это – единственный предмет, который остался мне от моего настоящего отца. Он когда-то подарил его своему брату, в Англии, еще до того, как стал одержим безумием. Когда я увидел этот нож в первый раз, я даже не подозревал о существовании металла. И он служил мне верой и правдой семьдесят лет, убив для меня в десять раз больше дичи и врагов, чем любое другое оружие.
Я вложил его в ножны и взглянул на холмы. Там несколько раз что-то блеснуло. Вероятно, отблеск стекол бинокля, телеобъектива или даже телескопического прицела винтовки.
Стоило мне нагнуться, чтобы подобрать мой карабин, как прямо передо мной на земле возникло маленькое облачко пыли. Звук выстрела раздался секундой позже. Значит, стрелок находился где-то метрах в трехстах пятидесяти от меня. Вторая Пуля ударила в землю в нескольких сантиметрах от моей левой ноги. Третья – справа от меня. Четвертая подняла новое облачко пыли точно у меня между ног.
Он хотел, чтобы я продолжил свой путь по саванне, но без карабина.
Вместо того, чтобы тотчас пуститься в дорогу, я вскрыл грудь льву, отрезал часть его сердца и начал есть. Четыре последующих выстрела с короткими промежутками между ними позволили мне точно установить позицию стрелка. Я различил четырех человек, прячущихся в кустарнике на холме.
Доев мясо, я встал и медленно пошел прочь. Я отказался от мысли забрать свой карабин, так как пуля, попавшая в него, деформировала ствол. Я был зол не только потому, что позволил обвести себя вокруг пальца, но также от того, что чувствовал то пренебрежение, с которым стрелок обращался со мной. Если бы он действительно считал меня опасным соперником, то постарался бы покончить со мной первым же выстрелом. Все его действия, казалось, говорили: делай что хочешь, дорогой лорд Грандрит, все равно ты в моих руках.
Я прошел, пожалуй, метров четыреста, прежде чем стрельба мне вслед наконец прекратилась. Я шел на запад широким упругим шагом, время от времени поглядывая назад. Вскоре вдали появилось облачко пыли, которое стало следовать за мной, не приближаясь больше чем на три километра. Наконец я наткнулся на маленькое озерцо, где смог смыть пот и грязь, покрывавшие все тело. Облачко тотчас же исчезло. Я поймал несколько кузнечиков, которыми кишмя кишели окрестности, толстых и больших, как мыши, и съел их. Неподалеку прыгал по земле зимородок, в которого я попытался попасть камнем, но промахнулся на добрых двадцать сантиметров. В округе почти нет источников воды, особенно в сухой сезон, но, тем не менее, зимородков здесь пруд пруди. В засушливый период они меняли свой обычный режим питания водной мелочью на кузнечиков и других насекомых и, судя по всему, существовали вполне безбедно.
Как только настала ночь, я повернул назад. Уже через двадцать минут я обнаружил бивак этого короля курка, который расположился на вершине невысокого мыса, на опушке, окруженной большими деревьями с необычайно густым подлеском. Недалеко находился еще один источник воды, что и объясняло поразительно обильную для этих мест растительность. Посреди поляны стояли два джипа и два грузовика. Один из них тащил за собой большой прицеп. На поляне между тремя раскинутыми палатками пылало два костра. Вокруг одного из них мельтешили негры, занимавшиеся стряпней. В воздухе поплыл запах закипающего кофе. Я насчитал шесть негров и двоих белых. Затем я заметил еще одного белого в щели одной из палаток. Слабый свет лампы, горевшей внутри палатки, блеснул на мгновение на его бронзовой от загара коже.
Запах кофе стал еще явственней, и мне теперь без конца приходилось сглатывать слюну. Я страстный любитель кофе. Если бы эти люди не провели сегодня полдня, растрачивая на меня свои оружейные запасы, я, наверное, попытался бы присоединиться к ним.
Желая получше разглядеть мужчину в палатке, я сменил свой пост наблюдения. Мне так и не удалось рассмотреть его отчетливо, хотя у меня сложилось впечатление, что это высокий и сильный человек. В тот момент, когда я пытался рассмотреть его, он занимался странными гимнастическими упражнениями. Периодически в щели мелькали его быстро сжимающиеся и разжимающиеся бицепсы. Мне они почему-то напомнили быстро снующих туда-сюда мангуст под золотистой кожей его рук. Сравнение, конечно, было несколько притянутым за волосы, но именно оно почему-то сразу пришло мне на ум.
Двое других белых, люди уже пожилые, сидели на складных креслах ко мне спиной. Один был небольшого роста и хрупкий на вид. У него были скупые жесты, острый, пронизывающий, как у ястреба, взгляд и узкое острое лицо, похожее на отбитое горлышко бутылки. Одет он был, будто только что вышел от лучшего портного в Найроби, специализирующегося в пошиве одежды для сафари класса «люкс». Разговаривая, он беспрестанно вертел в руках черную трость с серебряным набалдашником.
Второй старец имел настолько впечатляющую внешность и такие длинные руки, что вполне мог сойти за человекообразную обезьяну, тем более, что у него были массивный, литой затылок и обезьянье лицо с низким, надвинутым на глаза лбом.
Слушая болтовню негров между собой (они говорили на суахили), я узнал имена этих троих. Человек в палатке был доктором Калибаном. С иголочки одетый старик носил имя мистера Риверса. Старую обезьяну звали мистером Симмонсом. Все трое были из Манхеттена.
Я подозревал, что если эти двое стариков и говорят так громко, то специально, с целью привлечь к себе внимание чьих-то нескромных ушей – моих, по всей видимости. Тем временем я обнаружил в кустарнике тонкую нить, натянутую на уровне щиколоток, включающую, скорее всего, сигнал тревоги. Кроме того, там были еще два фальшивых камня из раскрашенного картона, скрывающих под собой систему электронного оповещения. Я едва не прошел между ними, потому что они располагались по краям естественной тропинки, ведущей в неглубокую впадину в самой чаще кустарника – идеальное место для наблюдения. Я обнаружил ловушку совершенно случайно, машинально обнюхав один из подложных камней.